Кайсын Кулиев. О Зульфие и ее поэзии

Решив написать о Зульфие и ее поэзии, я задаю себе вопрос: почему это должен сделать именно я? И сам же отвечаю: потому, что я давно знаю и люблю ее стихи. Она не только большой поэт, известный стране и миру, но и хороший, обаятельный человек. И мне приятно сказать о ней доброе слово собрата. Кроме того, я читаю ее книги в оригинале. Это тоже дает мне право высказать мнение о мастере, работу которого я ценю. А все же земляки Зульфии — узбекские поэты и литературоведы — знают ее лучше, чем я. Это я признаю. Однако решил написать вступительную статью к ее книге. И это, мне думается, правильно. Иногда интересно и любопытно слово о художнике, сказанное со стороны человеком, живущим не рядом, а где-то за рекой или за горой.

Зульфия однажды писала, что в ее биографии не было ничего героического. С этим нельзя согласиться, если к жизни художника подходить с учетом самого главного в нем — творчества, если учитывать внутренние законы искусства. Сколько пройдено, пережито и сделано этой красивой и умной одновременно женщиной, талант которой признан не только в нашей великой стране, но также в Европе и Азии! В жизни Александра Блока тоже не было ничего героического, если судить по внешней канве его биографии. А он самый трагический русский поэт двадцатого века и вообще один из трагических лириков во всей русской и мировой поэзии. Я могу позволить себе назвать его героическим художником. Такова суть сделанного им. Героизм художника — в его совестливости, верности своему призванию, высшим целям и идеалам искусства, в бескомпромиссности и служении народу, вскормившему его, верности самым светлым идеям времени.

Хорошо понимая, что ее самохарактеристика продиктована скромностью, хочу сказать: для того, чтобы стать тем, кем является ныне Народный поэт Узбекистана Зульфия, надо было обладать не только незаурядным дарованием, но и мужественным характером, стойкостью и большим жизнелюбием. Можно смело сказать, что ее жизнь не лишена была даже героизма. Мне кажется, что вообще в характере каждого крупного художника присутствует героическое начало. По моему мнению, нельзя отрицать того, что чаще всего художественному творчеству сопутствует драматизм чувств, ощущений, драматизм человеческого существования.

В чем же заключена сила слова Зульфии, которая меня, живущего так далеко от нее, заставляет писать о ней? Считаю, что именно на этот вопрос, главным образом, я и должен ответить своей статьей. В работе замечательной женщины-поэта меня покоряет ее подлинность, не мнимая, настоящая народность ее поэзии, которая не чуждается и подлинной радости, и подлинного горя. А это, когда речь идет о художнике, называется талантом. Об этом замечательно сказал Борис Пастернак:

Талант — единственная новость,

Которая всегда нова.

Иные наивно полагают, что новизной поэзии является придумывание всяких ребусов, коверкание родного языка и прочие выкрутасы. Они заблуждаются. Новизна, как мне кажется, заключается в значительности содержания стихов, в самостоятельности образного мира поэта, в неповторимости его почерка.

Позволю себе привести несколько строк из частного письма Зульфии, в которых, по моему мнению, очень точно и искренне выражено ее отношение к поэзии: «Жизнь идет, унося с собой наши годы, взамен оставляя стихи, где жизнь души — ослепительная, до боли щемящая радость бытия, и старые шрамы, новые кровоподтеки, которыми нас, к сожалению, щедро одаряют наши дни. Но она, жизнь, этим все дороже и желаннее». Так мог сказать только настоящий художник. Каждый поэт знает себя лучше, чем мы, его читатели. Обратимся к стихам Зульфии, в которых она пытается определить свою   задачу   художника. Вот они:

Сказали мне: «Гори не угасая!

Мы знаем, что губителен пожар.

Но пламя сердца, песнь твоя простая,

Да будут нам как благотворный дар».
Я это пламя отдала долинам,

Чтоб ярко в каждом вспыхнуло цветке,

Студенческим вагончикам целинным,

Текстильщицам в рабочем городке.

Любви и правды огненная сила,

Казалось, двигала моим пером,

Ни горя, ни веселья не таила —

Я честно говорила обо всем.
Я — дочь народа, мастера большого,

Что трудится, поэзией дыша.

Сумею ли ему сказать я слово,

Сияющее, как его душа?

(Перевод С. Липкина)

Мне хочется подчеркнуть очень важную и верную мысль в этих стихах, которая останется вечным заветом для художников, а именно то, что художник должен говорить, не избегая ни радости, ни горя, честно. Без этого человек, называющий себя поэтом, окажется тем голым королем, хорошо знакомым нам по сказке Андерсена. Зульфия в этих своих программных стихах коснулась одной из самых необходимых для художника черт, отсутствие которой роковым образом сказывается всегда в его работе. Я верю приведенным мною строкам, в их искренность и правдивость, потому что довольно хорошо знаю их автора. Кроме того, осмеливаюсь утверждать, что Зульфия сумела сказать своему народу сияющие слова, являясь ныне одним из его крупнейших и известнейших поэтов. И для этого требовался не только незаурядный талант, еще надо было обладать мудростью и стойкостью, иметь мужество художника.

Мне посчастливилось впервые увидеть Зульфию в те годы, когда ей было всего лет двадцать восемь. Тогда она была счастлива, несмотря на горе и беды военных лет: рядом с ней находился ее любимый муж, талантливый поэт, красивый человек, Хамид Алимджан, сама она была не только молода, талантлива, здорова, но и красива. Я смотрел на нее с восхищением и думал: «Какой счастливый Хамид Алимджан!» Я не завидовал, а восхищался, глядя на эту молодую пару. Тогда, помню, я даже представлял себе Зульфию девушкой, идущей по винограднику, глядящей на восход солнца ранним утром, видел, как падает на ее косу лунный свет в отцовском дворе. С тех дней прошло много лет, но я все равно каждый раз с радостью смотрю на Зульфию — она остается красивой и милой.

Счастье Алимджана оказалось кратким. Через год после того, как я впервые увидел Зульфию, ее постигло великое горе: Хамид погиб в автомобильной катастрофе. Выше я говорил о мужестве поэта. Когда к Зульфии пришла большая нежданная беда, она не опустила крыл, не сломилась. Это очень важно. Так чаще всего поступали крупные художники. А у них мы должны учиться не только художественному мастерству, но и жизненной стойкости, мудрости.

Ее стихи, написанные в те дни, когда раны сердца были еще свежи и большая тень неотвратимой беды падала на ее двор и ее жизнь, подтвердят сказанное мною:

В невидимом горю я пламени,

Что не погаснет никогда.

Печаль пришла, печаль нашла меня —

Моя печаль, твоя беда.

Засну — приснишься неминуемо,

Проснусь — ищу тебя в жару.

Моя строка, тобой волнуема,

Не подчиняется перу.

Могу ли стать спокойней, сдержанней?

О, почему, скажи мне все ж,

Любовь, чем ты самоотверженней,

Тем больше горя нам несешь?
Моей печали постижение —

В потоке месяцев и дней.

Хотя я с ней веду сражение,

Она становится сильней.
Твоим я счастьем счастье меряю,

С тобой слилась на все года,

И даст мне силу — твердо верю я —

Моя печаль, твоя беда.

                                           (Перевод С. Липкина)

Мне хочется выделить две мысли в процитированных стихах. Когда беда неотвратима, человек должен стараться быть стойким вдвойне и достойно встретить горе, так же, как радость, как он раньше встречал радость. Он должен вести именно сражение с несчастьем, как и сказано у Зульфии.

Замечательно то, что из ее стихов вырастает цельный, честный, мудрый образ поэта Зульфии. Читая ее книги, я вижу, что у нее нет никакого желания и стремления казаться читателям лучше, чем она есть как человек и художник. Она говорит так, как ей хочется — просто, естественно, скромно. Она не признает позы и декламации. Отсюда и большое обаяние ее поэзии. Она права. Ей хочется оставаться поэтом народа, который   вскормил   ее, дал свой язык — этот бесценнейший из даров. Благодарная дочь отвечает родному народу горячей, преданной любовью за все дары и, в свою очередь, отдает ему свой талант, вдохновение, все силы. Она заслуженно и достойно носит звание Народного поэта.

Большая поэзия всех народов всегда служила и будет служить именно сближению человеческих сердец, братству народов, оставаясь врагом ненависти и отчужденности между различными нациями, вражды. Это святой долг поэзии, ее великая миссия, непобедимая сила. И я с радостью подчеркиваю, что Зульфия верна этому долгу поэта и этой миссии поэзии.

Что может быть лучше для поэта, чем охранять зарю для людей, которые созидают, чувствовать себя причастным к их труду и судьбе, быть им братом, иметь право говорить от имени их и за них?

Зульфия, как и положено большому мастеру, с глубочайшим уважением относится ко всем народам, к их мастерам, к их культуре, она — певец интернационализма в высоком и подлинном смысле слова. Потому-то цикл ее индийских стихов был в 1968 году отмечен Международной премией имени Джавахарлала Неру, а в 1970 году ей присуждена премия «Лотос». Зульфия — цельный, сильный, мудрый человек со светлым сердцем, открытым всему хорошему и доброму на земле. Одну из своих автобиографий она заключает полными света и нежности словами: «Возьмите мое сердце, люди! Я для вас пою зарю!»

В поэзии Зульфии много света, тепла, сердечности, душевной энергии, оптимизма и любви к жизни.

Это дружеское слово о моем друге Зульфии хочу закончить стихами, обращенными к ней.

Прекрасна в мире всякая пора,

Весну и осень равно я приемлю.

Позволь благословить, моя сестра,

Твою поэзию, и жизнь, и землю!..

                                                                                         (Перевод Н. Гребнева)

Кайсын Кулиев, кабардино-балкарский поэт